Онлайн-книга. Перевод биографии Джона Нэша. Бесплатно. Опции

[Александр Гинько]

Читаю на английском знаменитую биографию ныне живущего гения математики и нобелевского лауреата Джона Нэша, ставшую основой для сценария оскароносного фильма "Игры разума" (англ. "A Beautiful Mind"). Возможно, кому-то будет интересно почитать ее вместе со мной. Есть идея онлайн-книги - я буду читать книгу, одновременно переводить ее на русский по главам и выкладывать здесь для всех желающих. Естественно, бесплатно. Получится своеобразное онлайн-чтение (пришел, увидел, почитал) для тех, кто не знает языка или по иным причинам не может почитать ее в оригинале. Книга издана более чем на тридцати языках, в числе которых русский, так что можно почитать и официальный перевод (лично я его не видел). Я буду переводить хоть и медленно, но с душой и любовью, поскольку пропитан самыми теплыми чувствами к этому великому человеку.

На данный момент переведен пролог и часть первой главы (около 22 страниц из общих 388). Сначала опубликую пролог. Новые главы буду выкладывать в этой же теме по мере перевода. Сразу предупреждаю, "пулеметных" переводов не ждите, занимаюсь этим больше для себя и в свободное время, что, надеюсь, положительно скажется на качестве перевода.

В комментариях можно высказывать свое мнение по стилю и содержанию текста.

Итак, начинаем...

Прекрасный разум: Жизнь гения математики и нобелевского лауреата Джона Нэша



Об авторе:

Сильвия Назар (англ. Sylvia Nasar; 1947, Германия) — американский экономист, писатель и журналист. Бакалавр колледжа Антиох; магистр Нью-Йоркского университета. Работала научным сотрудником Института экономического анализа (1977—1980), репортёром «Нью-Йорк таймс» (1991—1999). В настоящее время — профессор бизнес-журналистики Колумбийского университета. По отцовской линии — узбечка, по материнской — немка.

В 1998 году опубликовала биографическую книгу «Прекрасный ум: жизнь гения математики и нобелевского лауреата Джона Нэша» (Beautiful Mind: The Life of Mathematical Genius and Nobel Laureate John Nash), посвященную судьбе нобелевского лауреата по экономике 1994 года и его супруги. За это произведение Назар получила премию Национальной гильдии литературных критиков за лучшую биографию, а также была номинирована на Пулитцеровскую премию.

В 2001 году по мотивам книги режиссёром Р. Ховардом был снят фильм «Прекрасный разум» (в российском прокате — «Игры разума») с Расселом Кроу и Дженнифер Коннелли в главных ролях, удостоенный четырех «Оскаров» (лучший фильм, адаптированный сценарий, режиссура, лучшая актриса второго плана) и четырёх номинаций (лучший актёр первого плана, оригинальная музыка, лучший редактор, лучший грим).

В 2006 году написала нашумевшую статью Manifold Destiny про Григория Перельмана и его доказательство гипотезы Пуанкаре. Эта статья удостоилась включения в сборник "The Best American Science Writing" 2007 года, а сама Сильвия стала редактором этого сборника 2008 года.


Посвящается Алисии Эстер Лард Нэш


Тебе спасибо, сердце человечье,
За тот цветок, что ветер вдаль унес,
За всё, что в строки не могу облечь я,
За то, что дальше слов и глубже слез...
-------------
Уильям Вордсворт ("Отголоски бессмертия")


Пролог

На постаменте статуя Ньютона.
Он держит призму. Тихое лицо
Как циферблат ума, что в одиночку
Плывет сквозь Мысли странные моря...
-------------
Уильям Вордсворт ("Прелюдия")


Джон Форбс Нэш младший - гениальный математик, создатель теории рационального поведения и предвестник появления искусственного интеллекта - уже около получаса сидел напротив своего посетителя, коллеги по математическому цеху. На дворе стоял один из теплых будних майских дней 1959 года, даже слишком теплых для этого времени года.

Джон сидел в кресле в приемном покое больницы, поверх его расстегнутых штанов свисала небрежно накинутая нейлоновая сорочка. Его некогда крепкое тело теперь больше напоминало дряблую тряпичную куклу, лицо не выражало никаких эмоций. Отсутствующий взгляд Нэша был направлен в одну точку на полу, где-то рядом с левой ногой собеседника - профессора из Гарварда Джорджа Макея, который сидел практически неподвижно и время от времени нервными движениями поправлял длинные темные волосы.

Безмолвная тишина угнетающе действовала на Джорджа, который ясно осознавал, что дверь, отделяющая его от внешнего мира, заперта. Через какое-то время он не выдержал. "Как вы могли, - начал Макей, - вы, математик, всю жизнь опиравшийся на логику и цифры... Как вы могли поверить в то, что инопланетяне посылают вам сообщения? Как можно было поверить, что представители внеземных цивилизаций доверили вам миссию по спасению мира?! Почему...?". Нэш посмотрел на собеседника птичьим или, скорее, змеиным взглядом, лишенным всяких эмоций. "Потому, - произнес он с привычным южным акцентом, растягивая каждое слово, - что мысли о сверхсуществах приходили ко мне так же точно, по тем же каналам, что и мои математические идеи. Именно поэтому я воспринимал их на полном серьезе".

Этот молодой гений из городка Блюфилд, штат Западная Вирджиния, красивый, статный и немного заносчивый, появился на математической арене в 1948 году. В следующие десять лет, а это были годы, отличавшиеся повышенным интересом общества к человеческому разуму и одновременно обеспокоенностью относительно выживания человечества, Нэш проявил себя, по словам видного специалиста в области геометрии Михаила Громова, "как самый выдающийся математик второй половины двадцатого века". Его интересовало очень многое: стратегические игры, экономическая конкуренция, компьютерная архитектура, форма вселенной, геометрия мнимых пространств, тайны простых чисел и многое другое. Его глубокие идеи были абсолютно нехарактерны и непостижимы для своего времени, что заставляло научную мысль двигаться в совершенно новом направлении.

"Гении, - писал венгерский математик Пол Халмош, - подразделяются на два вида: первые похожи на всех нас - лучшие представители, а вторые наделены какой-то особой божьей искрой. Мы все умеем бегать, некоторые из нас могут даже пробежать милю менее чем за четыре минуты. Но ничто из того, что делает большинство из нас, не может сравниться с созданием большой фуги соль-минор И.-С.Баха". Гений Нэша был столь таинственным и непостижимым, это скорее что-то из области музыки или искусства, а не из области древнейшей из наук. При этом нельзя сказать, что его мозг просто работал быстрее, что он обладал какой-то феноменальной памятью или способностью сосредотачиваться. Вспышки его интуиции были из разряда иррациональных. Как и другие великие математики, которых отличало наличие интуиции - Георг Фридрих Бернхард Риман, Анри Пуанкаре, Сриниваса Рамануджан - Нэш тоже сначала видел итоговый результат, и только впоследствии вырабатывал систему доказательств. Но даже когда он пытался объяснить поразительный результат какого-либо из своих открытий, ход его мыслей и рассуждений для многих оставался загадкой. Дональд Ньюман, математик, в 50-х годах работавший вместе с Нэшем в Массачусетском технологическом институте, говорил о нем так: "Взбираясь на гору, мы все пытаемся искать путь к вершине где-то у себя под ногами. Джон Нэш обычно взбирался одновременно и на соседнюю гору, и уже оттуда прожектором освещал себе путь к вершине первой горы".

Не было никого, кто был бы столь одержим оригинальной идеей, столь презрительно относился к любым авторитетам и столь ревностно защищал собственную независимость. С молодых лет Нэша окружали великие умы современности - Альберт Эйнштейн, Джон фон Нейман, Норберт Винер - но он не примкнул ни к одной из школ, не стал ничьим учеником или последователем, а всегда шел своим собственным путем, без учебников и настоятелей. Во всем, чем он занимался - от теории игр до геометрии - он не обращал внимания на общепринятые понятия, текущую моду и мнения авторитетов. Он почти всегда работал в одиночку. Вся работа происходила в его голове, при этом сам он в этот момент мог прогуливаться в парке, насвистывая Баха. Нэш учился математике не по учебникам, читая и разбирая существующие доказательства теорем, а всегда пытался вывести свои собственные доказательства. Желая поразить окружающих, он находился в постоянном поиске действительно сложных для решения задач. Рассматривая очередную из них, он находил такие неожиданные аспекты и решения, которые люди, в отличие от Нэша, глубоко погруженные в задачу, отбрасывали уже на самом раннем этапе решения как наивные или ошибочные. Даже будучи студентом, он был абсолютно равнодушен к скептицизму, сомнениям и насмешкам своих коллег.

Вера Джона Нэша в здравый смысл и чистоту мысли была безгранична даже для очень юного математика, живущего в век новой эры компьютеров, космических путешествий и ядерного оружия. Эйнштейн однажды пожурил его за желание внести свои поправки в теорию относительности без необходимых знаний в области физики. Героями Нэша были сверхлюди и "одинокие умы", такие как Ньютон и Ницше, а его страстью - компьютеры и научная фантастика. Он считал, что "мыслящие машины" (как он их называл) в чем-то на порядок превосходят людей. В какой-то момент Нэш заинтересовался возможностью с помощью лекарственных препаратов поднять физические и умственные способности человека. Он был охвачен идеей инопланетной расы, сверхразумных существ, способных полностью абстрагироваться от своих эмоций. Нэш возвел рациональность принятия решений в культ - он пытался рассчитывать преимущества и недостатки и выводить алгоритмы и математические законы для самых обыденных, казалось бы, вещей: заходить в лифт или подождать следующего, в каком банке хранить деньги, на какую работу соглашаться, жениться или нет. Он старался полностью абстрагироваться от эмоций, обычаев и традиций. Порой обычное "Здравствуйте!" в коридоре института превращалось в тираду из встречных гневных вопросов вроде "А почему это вы хотите,чтобы я здравствовал?!".

Современники считали Нэша крайне странным и награждали его следующими эпитетами: "отчужденный", "высокомерный", "надменный", "чудной" и "подозрительный". Он сторонился своих коллег и был полностью погружен в свою собственную реальность. Казалось, что ему нет никакого дела до мирской суеты. Его холодная, немного высокомерная и скрытная манера общения делала его в глазах окружающих очень таинственным и неестественным. Временами его отчужденность вдруг сменялась то желанием поговорить о космосе и геополитических тенденциях, то ребячьими капризами и внезапными вспышками ярости. Эти эмоциональные взрывы были для окружающих не меньшей загадкой, чем его молчание. Повсюду слышалось: "Он не такой как все".

Один из студентов Института перспективных исследований (Научно-исследовательский центр в г. Принстоне, одним из первых сотрудников которого был А. Эйнштейн, прим. пер.) так отзывался о своем знакомстве с Нэшем на студенческой вечеринке: "Среди толпы студентов, присутствовавших на вечеринке, я моментально узнал Джона Нэша. Он сидел на полу и о чем-то разговаривал. Я почувствовал себя очень неловко, было очень странное ощущение. Он был иным. Тогда я не знал о степени его таланта и о том, какой вклад он внесет в мировую науку".

А вклад был действительно огромным. Парадокс заключался в том, что, при всей странности Джона Нэша, его идеи были абсолютно ясны и вразумительны. В 1958 году журнал "Форчун" ("Fortune" - ведущий экономико-политический журнал, выходящий два раза в месяц, прим. пер.) отметил его достижения в области теории игр, алгебраической геометрии и нелинейной теории, назвав Нэша наиболее выдающимся представителем молодого поколения среди тех, кто работал в сфере чистой и прикладной математики. Его идея в области динамики человеческих взаимоотношений - теория рационального выбора и взаимодействия - стала одним из важнейших открытий двадцатого века, в корне изменив молодую науку экономику так же, как когда-то законы генетической наследственности Менделя, модель естественного отбора Дарвина и небесная механика Ньютона изменили биологию, физику и астрономию.

В начале века проблемами социального поведения заинтересовался известный венгерский математик Джон фон Нейман. Он первым предложил рассматривать социальные взаимоотношения людей на примере игр. В своей статье от 1928 года он сделал первую успешную попытку вывести логические и математические законы соперничества. Подобно Блейку, рассматривавшему вселенную на примере мельчайшей песчинки, великие ученые часто ищут и находят решения сложных задач в более простых, обыденных вещах. Исаак Ньютон, например, делал космические открытия, катая деревянные шары, Эйнштейн наблюдал за лодкой, идущей против течения. Джон фон Нейман выбрал для рассмотрения игру в покер. Он считал, что такая простая и непритязательная игра, как покер, таит в себе тайны к разгадке более серьезных социальных конфликтов. Как он это объяснял? Во-первых, считал фон Нейман, в покере, как и в условиях экономической конкуренции, важно делать расчеты выгодности каждого хода на основании определенной системы ценностей. Во-вторых, в обеих сферах человеческой деятельности итоговый результат каждого участника зависит не только от его собственных действий, но и от действий его соперников.

Более чем за столетие до этого французский экономист Антуан Огюстен Курно писал, что проблема экономического выбора значительно упрощается при условии отсутствия конкурентов или при огромном их количестве. Будучи одному на необитаемом острове, Робинзону Крузо незачем было волноваться о том, что чьи-то действия повлияют на его жизнь. То же самое касается мясников и пекарей Адама Смита. У них столько конкурентов, что все их взаимные действия фактически уравновешивают друг друга. А вот в условиях ограниченной конкуренции возникает, на первый взгляд, неразрешимая циклическая задача: "Я думаю, что он думает, что я думаю, что он думает...".

Теория Джона фон Неймана была вполне пригодна для игр с нулевой суммой (антагонистические игры, в которых выигрыш одного участника становится проигрышем другого, например, покер, где один выигрывает все ставки других, реверси, где захватываются фишки противника, либо банальное воровство - прим. пер.), в которых принимали участие два игрока. Но такие игры крайне редки в экономической теории. Как писал один из известных экономистов, игры с нулевой суммой имеют к теории игр такое же отношение, как блюзовый квадрат - к джазу. Для игр со множеством участников, которые являются более привычными в условиях экономической конкуренции, теория фон Неймана не годилась. Он был уверен, что игроки начнут объединяться в коалиции и заключать дополнительные соглашения, подчиняясь высшей централизованной системе управления. Возможно, эта его уверенность отражала реалии того времени - после Великой депрессии и в самый разгар Мировой войны люди просто не верили в проявление индивидуализма. И хотя в целом Джон фон Нейман не разделял либеральных взглядов Эйнштейна, Бертрана Рассела и британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса, он соглашался с ними в том, что действия людей, продиктованные своими личными интересами, способствуют развитию социального хаоса. Вслед за ними он поддерживал ставшую популярной в век ядерного оружия идею мирового правительства.

Идеи юного Нэша были совершенно противоположны. Тогда как фон Нейман концентрировал свое внимание на группах людей, Нэш сосредоточился на индивидуальном подходе, что позволило ему создать теорию игр, применимую к современной экономической модели. В своей тоненькой докторской диссертации, состоявшей всего из двадцати семи страниц, двадцатиоднолетний Джон Нэш выработал теорию для игр, в которых возможны взаимовыгодные решения. Он представил концепцию, позволявшую игрокам с легкостью преодолевать цепочку "Я думаю, что он думает, что я думаю...". Предположения Нэша сводились к тому, что игровая задача будет решена, когда каждый игрок независимо от других выберет лучший ход в ответ на идеально выбранную стратегию всех соперников.

Таким образом, молодой человек, не имевший ни малейшего представления об эмоциях окружающих, не говоря уже о своих собственных, предположил, что в мотивах и поступках людей столько же тайн и загадок, сколько и в самой математике, что "платоновский" идеальный мир был, по-видимому, создан на основе чистого самоанализа, часто с примесью самых низменных и приземленных аспектов человеческой натуры. Но Джон Нэш вырос в стремительно развивающемся городке у предгорья Шенандоа, где люди сколачивали свои состояния, занимаясь, порой, нечестным бизнесом, связанным с угольной промышленностью, переработкой металлолома и электроэнергией - в мире крайнего эгоизма и сугубо личных, а не коллективных интересов. Все это позволило ему понять, что необходимо сконцентрировать свои усилия на выработке логической стратегии поведения человека в бизнесе с целью максимизировать свои преимущества и минимизировать недостатки. Выведенное им впоследствии Равновесие Нэша внешне выглядело довольно просто и очевидно, но на практике показало, что в условиях экономической конкуренции субъектам имеет смысл принимать решения децентрализовано. Это позволило ему сформулировать обновленную и более современную версию смитовского принципа "невидимой руки рынка" (англ. "invisible hand of the market" - популярная метафора, впервые использованная Адамом Смитом в работе "Исследование о природе и причинах богатства народов" - прим. пер.).

Ближе к тридцати годам исследования и открытия Нэша принесли ему узнаваемость, уважение и независимость. Он сделал блестящую карьеру математика, путешествовал, читал лекции, преподавал, знакомился со своими коллегами - именитыми математиками того времени. В это же время он познакомился с обожавшей и почитавшей его очаровательной студенткой физического факультета, впоследствии ставшей его женой и родившей ему сына. Блестящая стратегия, блестящий гений, блестящая жизнь! И, по-видимому, идеальная... адаптация.

Многие ученые и философы, в числе которых Рене Декарт, Людвиг Витгенштейн, Иммануил Кант, Торстейн Веблен, Исаак Ньютон и Альберт Эйнштейн, обладали похожими странностями и уединенной манерой поведения. Психиатры и биографы отмечают, что некоторая эмоциональная отстраненность может способствовать проявлению научного творчества, а частые перемены настроения часто связаны с особенностями художественного восприятия. В своей книге "Динамика созидания" британский психиатр Энтони Сторр утверждает, что те, кто "боится любви почти так же, как и ненависти" могут проявлять себя в творческой активности не только с целью получить эстетическое наслаждение или потренировать живой ум, но и с целью защиты от тревог и беспокойств, возникающих вследствие противоречий между собственной отчужденностью и человеческими отношениями. В том же духе высказывался и французский философ и писатель Жан-Поль Сартр, охарактеризовавший гений как "великолепное изобретение в виде человека, который всегда будет искать выход из любой ситуации". Говоря о том, почему люди в процессе создания чего-то своего часто готовы терпеть страдания и мучения, даже в отсутствие серьезного вознаграждения, Сторр отмечает: "Некоторые творческие люди {…} с преимущественно шизоидным или депрессивным темпераментом {…} используют свои творческие способности как защитное средство. Если творчество позволяет им сохранить психологическую устойчивость, неудивительно, что они занимаются этим с таким рвением. Шизоидное состояние {...} характеризуется ощущением бесполезности и бессмысленности. Для большинства людей смысл жизни так или иначе заключается в общении с другими людьми. В случае с людьми, страдающими шизоидным расстройством личности, все совсем иначе. Творческая активность является для них возможностью самовыражения: {...} активность предполагает уединенность {...}, [а] способность к творчеству и результаты их творческой деятельности идут на благо общества".

Конечно, лишь очень немногие из тех, кто придерживается принципов "социальной изоляции" и проявляет полное безразличие к чувствам и эмоциям других людей (что является отличительной особенностью так называемой шизоидной (диссоциированной) личности) обладают выдающимся научным или иным творческим талантом. К тому же, подавляющему большинству людей, обладающих уединенным и "странным" для окружающих темпераментом, не грозит душевная болезнь. Согласно исследованиям психиатра из Гарварда Джона Гундерсона, такие люди чаще "занимаются инженерным трудом, наукой, новыми технологиями и другими областями деятельности, в которых можно трудиться в одиночку. Со временем вокруг них создается рабочий коллектив, с которым они поддерживают тесные, хотя и безэмоциональные отношения". Несмотря на все свои странности, гении науки редко страдают психическими заболеваниями, что лишний раз доказывает потенциально защитный характер любой творческой деятельности.

Джон Нэш стал редким и трагическим исключением. Под внешним лоском его жизни скрывался сплошной хаос и противоречия: странные связи с мужчинами, тайная любовь, незаконнорождённый ребенок, нерешительность и амбивалентность по отношению к обожавшей его супруге, Университету, который его воспитал, даже к своей стране; и плюс постоянно растущий панический страх неудач. Все это накапливалось как снежный ком, и в один момент хаос окончательно обрушил внешне аккуратное здание с вывеской "Жизнь Джона Нэша".

Первые признаки помешательства Нэша начали проявляться ближе к тридцати годам, когда он вот-вот должен был стать профессором Массачусетского технологического института. Все происходило столь странно и стремительно, что порой некоторые его более молодые коллеги считали, что он просто шутит. Как-то, морозным зимним утром 1959 года, он вошел в преподавательскую комнату, держа свежий выпуск газеты Нью-Йорк Таймс, и по пути заметил, что статья в левом верхнем углу титульной страницы - не что иное, как зашифрованное послание внеземных цивилизаций, и что прочитать его может только он один. Даже многими месяцами позже, когда Нэш приостановил преподавательскую практику, бросил профессуру и был помещен в частную психиатрическую лечебницу в пригороде Бостона, один из ведущих судебных психиатров страны, проводивший судебно-медицинскую экспертизу в деле Сакко и Ванцетти (нашумевший судебный процесс над деятелями рабочего движения - анархистами Н. Сакко и Б. Ванцетти - прим. пер.), был склонен считать Джона Нэша абсолютно вменяемым. И только несколько свидетелей этих поразительных метаморфоз, одним из которых был Норберт Винер, понимали всю серьезность происходящего.

В тридцать лет Нэш испытал первый серьезный приступ параноидной шизофрении - наиболее разрушительной и загадочной формы психических заболеваний. В течение следующих трех десятков лет он страдал от постоянных видений, галлюцинаций, нарушения мышления и чувств. Рак души, как во всем мире принято называть эту форму болезни, привел к тому, что Нэш забросил математику, променяв ее на нумерологию и религиозные предсказания. Он верил в то, что ему отведена "роль Мессии жизненной, но крайне секретной важности". Несколько раз Нэш летал в Европу, полдюжины раз был принудительно госпитализирован на срок до полутора лет, перепробовал все виды лечения, вплоть до шоковой терапии, неоднократно чувствовал ослабление болезни, максимум на несколько месяцев, и в итоге превратился в печального призрака Принстонского университета, странно одетого, вечно что-то бомочущего себе под нос, и пишущего загадочные и таинственные надписи на досках. А ведь когда-то он сам был здесь блестящим аспирантом...

Происхождение шизофрении окутано тайной. Впервые симптомы этого недуга были описаны в далеком 1806 году, но никто не знает, существовало ли это заболевание, точнее, группа заболеваний, раньше, или, как и СПИД, возникло с наступлением века индустрии. В среднем, от этой болезни страдает 1% населения. Но причины ее неизвестны, хотя и есть подозрения, что чаще всего она появляется в результате наследственных отклонений и бытового стресса. При этом доказано, что внешние условия существования, такие как война, тюремное заключение, наркотическая зависимость или особенности воспитания, не оказывают влияния на развитие шизофрении. В наше время принято считать это заболевание наследственным, но почему шизофрения наследуется одним членом семьи, а не другим, остается загадкой.

В 1908 году Эйген Блейлер ввел термин шизофрения, описав его как "специфический тип деформации сознания, чувств и связей с внешним миром". Эта группа заболеваний связана с расщеплением функций психики человека, "разрушением когезионной способности (связующих составляющих - прим. пер.) психической структуры личности". Ее первичными признаками являются нарушения различных способностей человека, изменение восприятия пространства и времени. Ни один из симптомов шизофрении, в числе которых странные голоса, галлюцинации, необъяснимая апатия, возбуждение или равнодушие ко всему происходящему, не является уникальным именно для этой группы заболеваний. Кроме того, симптомы могут варьироваться не только у разных пациентов, но и у одного и того же человека на разных стадиях заболевания. Понятно, что в таких условиях вывести какой-то "типичный случай" просто невозможно. Согласно Ирвину Готтесману, ведущему современному исследователю психических заболеваний, симптомы шизофрении могут варьироваться от очень слабых до абсолютно разрушительных. Нэша болезнь настигла к тридцати годам, но, в общем случае, она может проявиться в любом возрасте - от юности и до преклонных лет. Первая стадия заболевания, а их всего две, может длиться от нескольких недель до нескольких лет. Исаака Ньютона, который вел очень необычный и уединенный образ жизни, психотическое расстройство, по-видимому, настилго в пятьдесят один год. Возможно, оно было спровоцировано неразделенными чувствами к более молодому человеку (Фацио де Дилье - 23-летний швейцарский математик - прим. пер.) и неудачами на поприще алхимии, но так или иначе это могло поставить крест на его академической карьере. Однако уже через год Ньютон восстановился и вернулся к работе. Но чаще, как и в случае с Нэшем, болезнь оказывает более быстрое и разрушительное действие. Полной ремиссии и возврата к привычному образу жизни почти никогда не бывает, но возможно частичное восстановление, вплоть до приемлемого поведения в обществе и отсутствия необходимости находиться в лечебнице.

Помимо и более всех других симптомов этой группы заболеваний, ее определяющей характеристикой можно назвать полное ощущение непостижимости и непонимания поведения человека окружающими. В случае с Нэшем, на ранних стадиях его болезнь очень быстро прогрессировала, что было обусловлено существующим отношением его коллег к нему, как к очень странному и отчужденному человеку.

Энтони Сторр пишет: "Люди, склонные к меланхолии и депрессии, все же оставляют окружающим ощущение возможности эмоционального контакта с ними. В случае с человеком, страдающим шизоидным расстройством личности, это невозможно, они абсолютно замкнуты и недоступны. Подобная замкнутость и отсутствие возможности контакта делают мысли таких людей еще менее понятными для окружающих, ведь они не деляся своими чувствами и эмоциями. В случае добавления выраженного психотического расстройства (шизофрении), их разрыв с внешним миром становится еще более очевидным. В результате их поведение и речь становятся невразумительными, бессвязными и непредсказуемыми".

Многие ошибочно полагают, что человека, больного шизофренией, отличают резкие и неконтролируемые перепады настроения или лихорадочный бред. На самом деле, в отличие от некоторых людей, получивших черепно-мозговую травму или страдающих болезнью Альцгеймера, они не испытывают неудобств, связанных с нарушением ориентации. Зачастую они имеют абсолютно конкретную точку зрения по тому или иному вопросу. Стоит сказать, что в процессе своей болезни Джон Нэш неоднократно путешествовал по Америке и Европе, пользовался юридическими услугами и изучал сложные языки программирования. Кроме того, шизофрению стоит отделять от маниакально-депрессивного психоза (в настоящее время чаще используется название биполярное расстройство), с которым его часто путали в прошлом.

Пожалуй, шизофрению, особенно на ранних ее стадиях, можно считать формальным заболеванием. В своих работах студенты медицинских университетов отмечают, что некоторые из тех, кто страдает шизофренией, на самом деле обладают абсолютной ясностью ума, а их галлюцинации, иногда сопровождающие болезнь, исполнены тонкой и изысканной фантазией и полетом мысли. Эмиль Крепелин, изучавший эту болезнь в конце девятнадцатого века, описывал раннее слабоумие (так он называл шизофрению), не как раскол сознания, а как "преимущественное разрушение эмоциональной жизни и воли". Луис А. Сасс, психолог из Университета Ратджерса, называет шизофрению "не помутнением рассудка, а, наоборот, обострением болезни, которую часто описывал в своих произведениях Достоевский. Болезни, характеризующейся подъемом сознательного понимания и отчуждением не от разума и сознания, а от эмоций, инстинктов и желаний".

На ранних стадиях болезни состояние Нэша нельзя было назвать маниакальным или меланхоличным. В этот период ему было присуще обостренное восприятие реальности, бессонница и некоторая настороженность. Он начинал верить в то, что в привычных вещах, будь то телефонный номер, красный галстук, прогуливающаяся в парке собака, письмо, написанное на иврите, место рождения человека или заметка в газете Нью-Йорк Таймс, скрыт тайный, одному ему доступный, смысл. Он был настолько поглощен этим, что подобные мысли начали превалировать и вытеснять все остальные его занятия и увлечения. В то же время Нэш был уверен, что стоит на пороге великих открытий космического масштаба. Сначала он заявил, что знает решение гипотезы Римана (эта задача входит в список семи «проблем тысячелетия», за решение каждой из которых Математический институт Клэя выплатит приз в один миллион долларов США - прим. пер.), позже сказал, что "переписывает основы квантовой физики". Еще позже в письмах своим бывшим коллегам утверждал, что раскрыл тайный смысл и значение чисел и библейских текстов. В своем письме выдающемуся математику Эмилю Артину, которого он называл "великим некромантом и нумерологом", Нэш писал (опечатки сохранены):

"Сейчас я занимаюсь разными алгербиаческими (опечатка) задачами, и отметил для себя очень интересные вещи. Думаю, они заинтересуют и тебя. Недавно я открыл для себя, что нумерологические расчеты, зависящие от десятичной системы счисления, могут быть не верны, так же как и то, что язык и структура алфавита могут содержать в себе стереотипы древних культур, что мешает ясному понимания (опечатка) и объективному восприятию. Я быстро набросал новую последовательность символов, которая подходит (возможно, не идеально, но вполне пригодно для мистических ритуалов и заклинаний) для системы представления целых чисел через символы, основываясь на ряде простых чисел".

Возможно, изначально необычный, и даже экзотический образ мышления Нэша, как математика, делал его предрасположенным к шизофрении, но в процессе своего развития болезнь полностью истощила его способности к творческой работе. Его прежняя научная проницательность превратилась в сгусток странностей и противоречий, понятных только одному ему, а неизменная уверенность в рациональности вселенной - в карикатуру на саму себя, где буквально все имело тайный смысл и значение, и ничто не было случайным или незначительным. Большую часть времени галлюцинации заменяли Нэшу утраченную реальность. Но иногда сознание возвращалось к нему. В эти моменты он жаловался на нарушение памяти и неспособность сконцентрироваться, и был склонен связывать это с последствиями шоковой терапии. Говоря о своем вынужденном отрыве от практики, Нэш с горечью признавал свою беспомощность и бесполезность. Но чаще он переживал свои мучения молча, ни с кем не делясь своими мыслями. Так, например, в середине семидесятых годов один из сотрудников Института перспективных исследований стал невольным свидетелем печальной сцены. Джон Нэш сидел в институтской столовой, где когда-то горячо обсуждал свои идеи с Альбертом Эйнштейном, Джоном фон Нейманом и Робертом Оппенгеймером, - как всегда один. "Нэш встал, - вспоминает сотрудник института, - подошел к стене и начал биться головой о стену. Медленно и методично, с закрытыми глазами и сжатыми в кулаки руками. Он очень страдал, и это было видно по его лицу".

В 70-80-е годы, в то время, когда Джон Нэш жил в своем вымышленном мире и являлся своеобразным призраком Принстона, изучающим религиозные тексты и пишущим на досках свои разрозненные мысли, его имя начало всплывать в самых разных областях - в учебниках по экономике, в статьях по эволюционной биологии, в курсах политологии и математических журналах. Но чаще редакторы не использовали прямые цитаты из его книг, написанных в 50-е годы, и не называли его имени, полагая, что нет необходимости явно упоминать равновесие Нэша, задачу о сделках Нэша, программу Нэша, решение Ди Джиорджи-Нэша, теорему Нэша о регулярных вложениях, теорему Нэша-Мозера и так далее. В "Новом Полгрейве" (самое объемное и известное в мире энциклопедическое издание по экономике - прим. пер.), вышедшем в 1987 году, было отмечено лишь то, что революция в теории игр произошла "без каких-либо новых фундаментальных математических теорем, за исключением теорем фон Неймана и Нэша".

Несмотря на то, что идеи Нэша оказывали огромное влияние на самые различные сферы науки - от теории игр до геометрии и экономической аналитики - сам он оставался в тени. Большинство молодых математиков, использующих его идеи и наработки, и вовсе полагали, что его нет в живых. И в этом нет ничего странного, если исходить из дат публикаций его работ. Те же, кто знали о трагической болезни Нэша, зачастую относились к нему соответствующим образом. В 1989 году во время ежегодного голосования за право быть включенным в список членов Эконометрического общества (международный союз экономистов - прим. пер.) поступило предложение включить в список кандидатов Джона Нэша, однако руководители организации посчитали это предложение излишне романтическим, а по сути не серьезным, и отказали. В итоге биографическому очерку Нэша так и не нашлось места среди полудюжины пионеров теории игр.

В то время Нэш почти каждый день приходил в институт к завтраку. Иногда он клянчил мелочь или сигареты, но большую часть времени проводил в привычном одиночестве, молча сидя в углу. Его неизменными спутниками были кофе, сигареты и пачка изорванных бумаг, которые он все время носил с собой.

Одним из тех, кто на протяжении многих лет постоянно сталкивался с Нэшем в институте, был Фримен Дайсон, один из столпов теоретической физики двадцатого века и очень одаренный математик, автор дюжины популярных научных книг, славящихся своими знаменитыми метафорами. Он был лет на пять старше Нэша. Небольшого роста, очень подвижный и энергичный человек, глава большого семейства, он проявлял живой интерес к людям, что является большой редкостью для людей его профессии. Дайсон каждый день приветствовал Нэша, не ожидая никакого ответа, просто отдавая ему дань уважения.

И вот, одним хмурым утром, где-то в конце 80-х, он привычно для себя поприветствовал Джона. "Сегодня вашу дочь опять показывали в новостях", - неожиданно ответил тот Дайсону, чья дочь Эстер была видным специалистом в компьютерных технологиях. Дайсон был ошеломлен, он никогда не слышал ни слова от Нэша. "Я даже не думал, что он знает о ее существовании, - посетовал он позднее, - Это было удивительно! Я до сих пор помню то свое состояние крайнего изумления. Это было похоже на медленное пробуждение от долгого сна. Никому ранее это не удавалось".

Вскоре последовали и другие признаки своеобразного пробуждения Нэша. В 90-х годах он начал переписываться по электронной почте с Энрико Бомбиери, выдающимся итальянским математиком, обладателем Филдсовской премии (аналог Нобелевской премии для математиков - прим. пер.), в свое время звездой математического факультета. Бомбиери был очень разносторонним и эрудированным человеком, помимо науки он хорошо рисовал, коллекционировал дикие грибы и увлекался полировкой драгоценных камней. Он был одним из тех, кто долгие годы бился над гипотезой Римана. Именно на фоне этой задачи и началось их общение с Нэшем. Они обсуждали по электронной почте различные гипотезы и расчеты, сделанные Нэшем задолго до этого. Одной из тем была так называемая гипотеза ABC. По этим письмам видно, что в какой-то момент Нэш снова вернулся к привычным математическим расчетам и исследованиям.

Позже Бомбиери писал: "Нэш был полностью погружен в себя и не замечал никого вокруг. Но в определенный момент он вдруг начал разговаривать с людьми. Тогда мы с ним стали общаться на тему теории чисел. Иногда мы беседовали в моем офисе, иногда - в столовой за чашкой кофе. Затем мы обменялись электронными адресами и начали переписываться. Нэш обладал очень острым умом. Все его предположения и гипотезы били точно в цель. Никаких банальных и посредственных идей. А ведь это была новая для него область. Обычно новички стараются придерживаться очевидных, общепринятых теорий. В случае с Нэшем все было не так. Он всегда смотрел на вещи под каким-то другим углом".

Самостоятельное избавление от шизофрении - столь всепоглощающей и разрушительной болезни - особенно, как в случае с Нэшем, после очень продолжительного срока, - очень большая редкость. Неудивительно, что нашлись психиатры, которые поставили под сомнение его первоначальный диагноз. Но какие сомнения могли быть у людей вроде Дайсона и Бомбиери, которые годами наблюдали угасание гения? Все они сходятся на том, что в этом феноменальном превращении без чуда не обошлось.

Возможно, за пределами научного Олимпа так никто и не узнал бы об этой удивительной истории, если бы не одно событие, произошедшее там же, в Принстоне, в конце первой недели октября 1994 года. Семинар по математике только что закончился. Джон Нэш, который теперь часто посещал подобные мероприятия, и даже иногда задавал вопросы и выдвигал собственные гипотезы, собирался уходить. Гарольд Кун, профессор математики и близкий друг Нэша, догнал его у двери. В тот день утром Гарольд уже звонил Нэшу и предлагал пообедать вместе после семинара. День был превосходным, и они решили устроиться на скамейке напротив здания математического факультета по соседству с небольшим фонтаном, выполненным в японском стиле.

Кун и Нэш были знакомы уже около полувека. В конце 40-х они оба заканчивали аспирантуру Принстонского университета, учились у одних и тех же профессоров, знали одних и тех же людей и вращались в одних и тех же элитных математических кругах. В студенческие годы они не были друзьями, но Кун, который провел большую часть своей карьеры в Принстоне, никогда не терял контакта с Нэшем, а когда тот стал более доступным для общения, сделал все для того, чтобы их общение стало более регулярным. О Гарольде Куне можно сказать, что он отличался остротой ума, решительностью и изысканным вкусом. Но он не был выдающимся математиком. Его всегда больше увлекали искусство и политика. Кроме того, его живой интерес вызывали окружающие его люди, чем никогда не мог похвастаться сам Нэш. Вообще, это была довольно странная парочка, которых больше связывали не общие интересы, а, скорее, общие воспоминания и ассоциации.

Кун, явно не раз репетировавший этот разговор, начал с места в карьер. "Джон, мне нужно тебе кое-что сказать", - начал он. Нэш как обычно смотрел не на собеседника, а куда-то вдаль. Кун продолжил. Он сказал, что на следующий день, часов в шесть, Нэшу должны будут позвонить из Стокгольма. На том конце провода будет исполнительный секретарь Шведской академии наук. К концу этой фразы голос Куна совсем охрип от волнения. Нэш повернул голову в сторону собеседника. Теперь он жадно ловил каждое слово, каждый звук. "Он скажет тебе, Джон, - словно совсем чужим голосом закончил Кун, - что тебе присудили Нобелевскую премию".

Это история Джона Форбса Нэша младшего. История о таинствах и загадках человеческого разума в трех актах: гений, безумие, пробуждение.


Часть Первая. Прекрасный разум

Глава Первая. Блюфилд (1928 - 1945)

Меня научили, возможно, даже слишком хорошо,
Чувствовать самодостаточную силу одиночества...
-------------
Уильям Вордсворт ("Прелюдия")

Самым ранним воспоминанием из своей жизни Джон Нэш считает то, когда ему было всего два-три года. Он слушал, как бабушка, мамина мама, играет на пианино...

Продолжение следует...

[Александр Гинько]

Глава Вторая. Технологический Институт Карнеги (июнь 1945 - июнь 1948)

В то время очень мало кого прельщала карьера математика. Это было нечто сродни концертирующему пианисту.
-------------
Рауль Ботт, американский математик венгерского происхождения

Джон Нэш ехал в Питтсбург с твердым намерением стать инженером-химиком, но его все больше и больше привлекала математика. Позже ему потребовалось не так много времени, чтобы покинуть химическую лабораторию и вплотную заняться узлами Мёбиуса и диофантовыми уравнениями.

Помимо бесконечных плавильных печей, электростанций, загрязненных рек и гор шлака, Питтсбург славился частыми забастовками и наводнениями. Атмосфера города была наполнена настолько плотным слоем едкого дыма, что даже туристы, приезжавшие в город на поезде, с трудом могли отличить раннее утро от поздней ночи. Технологический Институт Карнеги, расположенный на Сквирел Хилл, был составляющей этого кромешного ада. Кирпич цвета слоновой кости, желто-черное остекление. Песчаные дорожки и аллеи института были покрыты сажей, студенты вынуждены были на переменках сдувать золу со своих тетрадок. Даже в полдень в самый разгар лета можно было спокойно, не щурясь, смотреть прямо на солнце.

В то время сильные мира сего игнорировали Технологический Институт Карнеги, предпочитая отправлять своих отпрысков на восток - в Гарвард и Принстон. Ричард Кайерт, присоединившийся к институту после войны, а позже ставший его президентом, вспоминал: "Когда я впервые посетил институт Карнеги, он был весьма отстающим". И в самом деле, машиностроительное отделение института, на котором учились около двух тысяч студентов, по-прежнему больше напоминало ремесленное училище для детей электриков и каменщиков, коим оно и являлось на стыке веков.

Но как и многие другие учебные заведения после войны, институт Карнеги стремительно прогрессировал. Бывший в то время президентом Роберт Доэрти использовал исследования, проводимые в военное время, для превращения машиностроительного факультета в настоящий университет. В ход были пущены контракты на производство и поставку военного снаряжения, что позволило привлечь великолепных молодых специалистов в области математики, физики и экономики. "В то время очень стремительно развивались теоретические науки", - вспоминал Роберт Доэрти, сам будучи математиком. Он делал все для того, чтобы вывести институт на новый уровень.

Корпорации-гиганты вроде Ветиснгхауза, чьи штаб-квартиры находились в Питтсбурге, выделяли солидные гранты талантливым студентам из родного института. Среди тех, кто поступил в институт в 1945 году и получил стипендию, был знаменитый в будущем художник Энди Уорхолл, а также целая группа молодых талантливых студентов, впоследствии, как и Нэш, променявших инженерное дело на науку и математику.

Нэш приехал в Питтсбург в июне 1945 года на поезде. Бензин в то время выдавали по карточкам, что делало путешествия на дальние расстояния на автомобиле делом крайне невыгодным. Институт Карнеги по-прежнему работал в режиме военного времени - занятия шли круглый год, при этом почти вся деятельность университетского городка была приостановлена, а большинство студенческих клубов по-прежнему были закрыты. В течение следующего года в институт пришло много ветеранов войны, и средний возраст учащихся значительно увеличился. Но в июне - за два месяца до полного окончания войны - институт был заполнен молодыми и зелеными перво- и второкурсниками, при этом студенты-стипендиаты жили отдельно - в Уэлч Холле, и преподавали им первоклассные преподаватели и профессора. Например, курс физики Джону Нэшу преподавал Эммануил Эстерман - видный ученый, проделавший большую часть экспериментальной работы, за которую немецкий политический эмигрант Отто Стерн в 1943 году получил Нобелевскую премию по физике.

Увлечение Нэша инженерным искусством не выдержало и одного семестра, споткнувшись на первом же сборочном чертеже. "Мне не нравилось распределение студентов на группы", - посетовал он позже. Но и химия - новая специализация Нэша - не увлекла его надолго. Какое-то время он работал помощником одного их преподавателей в лаборатории, но сломал какой-то прибор и получил выговор. Все лето он провел за скучной работой в лаборатории Вестингхауза, изготавливая и полируя медные шары. Последней каплей его терпения стала двойка по физической химии, полученная за попытку доказать профессору верность своих математических доводов. "Нэш отказывался решать задачи теми методами, которые ждал от него профессор", - вспоминал позже Дэвид Лайд. Сам Джон Нэш сказал по поводу своего опыта химической специализации следующее: "Там никому не важно было, как ты умеешь думать, всем было важно, чтобы ты умел правильно держать пипетку и проводить титриметрический анализ".

Будучи еще студентом химического факультета, Нэш не мог не заметить группу блестящих студентов и преподавателей, появившихся в институте Карнеги. В то время Доэрти проводил программу по развитию теоретических наук в институте, что в свою очередь привлекло Джона Синга - сына ирландского драматурга Джона Миллингтона Синга, возглавившего факультет математики. Несмотря на свой довольно странный внешний вид - на одном глазу у Джона была черная повязка, а из носа торчал специальный фильтр - это был крайне обаятельный человек, которого прекрасно принимали молодые стипендиаты - Ричард Даффин, Рауль Ботт и Александр Уэйнштейн - европейский политический эмигрант, которого сам Альберт Эйнштейн однажды пригласил в качестве помощника. Когда однажды Альберт Такер, специалист по топологии из Принстона, известный своими революционными методами в области исследования технологических операций, посетил с лекцией институт Карнеги, он был настолько впечатлен уровнем математического таланта здешних студентов, что признал, что чувствует себя так, как будто приехал со своим углем в "угольную столицу" Англии Ньюкасл.

С самого начала Нэш приводил профессоров математики в неописуемый восторг. Один из них даже называл его молодым Гауссом. Джон под руководством Синга изучал тензорное исчисление - математический инструмент, при помощи которого Эйнштейн формулировал основы теории относительности. Синг был потрясен незаурядностью мышления Нэша и его жаждой решать сложные задачи. Он и другие профессора стали уговаривать Нэша всерьез заняться математической карьерой. Джона мучали сомнения относительно перспектив такого выбора, но уже к середине второго года обучения он почти все свое учебное время уделял математике. Руководители студенческого отдела Вестингхауза были очень расстроены тем, что Нэш сделал такой выбор, но к тому времени, когда они узнали об этом, было уже поздно что-то менять..

Период обучения в колледже - это время, когда многие студенты, которые до этого чувствовали себя гадкими утятами, расправляют крылья и превращаются в прекрасных лебедей, не только с интеллектуальной точки зрения, но и с социальной. Большинство студентов Уэлч Холла - молодые да ранние - обладали схожими интересами и увлечениями. В колледже они нашли то взаимопонимание, которого им не хватало в школе. Ханс Вайнбергер вспоминал: "В школе всех нас считали ботаниками и занудами, и только в колледже мы получили возможность нормально общаться".

Но Нэш - совсем другой случай. Несмотря на то, что все профессора выделяли его из общей группы студентов, его новые коллеги по колледжу считали его странным и асоциальным. "Он был деревенским парнем, слишком простым даже по нашим меркам, - вспоминал позже Роберт Сигел. - Он даже никогда не был раньше на концерте симфонической музыки!". Вел себя Нэш очень странно - он мог часами играть один и тот же аккорд на фортепиано, забыть про мороженое, тающее у него в кармане, наступить на спящего соседа в попытке выключить свет, или, надув губы, сидеть, обидившись, после проигрыша в бридж.

Однокурсники редко звали Нэша с собой в рестораны или на концерты. Вместо этого он учился играть в бридж у заядлого игрока Пола Цвейфеля, но был крайне невнимателен к мелочам, из-за чего постоянно проигрывал. "Он всегда хотел говорить о теоретических аспектах игры", - вспоминал позже Цвейфель. Какое-то время соседом Нэша по комнате был Ханс Вайнбергер, но они постоянно ссорились. В один из моментов Нэш, не найдя иных аргументов, начал угрожать ему и всячески запугивать. Вскоре его поселили в одноместный номер в конце коридора. "Он был в высшей степени одиноким человеком", - вспоминал позже Роберт Сигел.

Значительно позже, когда Нэш стал известным ученым, коллеги начали относиться к его странностям с большим пониманием. Но тогда, в институте Карнеги, он был всеобщей мишенью для насмешек. Нет, его не били, опасаясь его силы и горячего темперамента, чаще просто издевались и осмеивали. Многие завидовали его феноменальным способностям, что также являлось поводом для издевок и подколок. "Над ним прикалывались только потому, что он был другим", - вспоминал студент физического факультета Джордж Хинман. "Джон был абсолютно асоциален и часто вел себя словно ребенок, - признавал Цвейфель. - Мы делали все для того, чтобы он чувствовал себя изгоем. Мы причиняли боль бедному Джону. Это было очень отвратительно и жестоко. Мы понимали, что у Джона есть какие-то психические расстройства..."

В первое же лето Нэш, Цвейфель и еще один студент отправились исследовать подземные пещеры и туннели Питтсбурга. Вдруг, остановившись в кромешной темноте, Нэш повернулся и сказал: "А прикиньте, если нас тут завалит и мы не сможем выбраться, нам придется стать гомосексуалистами". Цвейфель, которому тогда было всего пятнадцать, просто оторопел от этих слов. Но однажды ночью, во время каникул, приуроченных к Дню благодарения, Нэш забрался в кровать к спящему сокурснику и начал к нему приставать.

Живя в дали от дома в окружении таких же студентов, Нэш начал открывать в себе влечение к юношам. Для него было естественным говорить об этом, но все его разговоры и действия встречали язвительные насмешки и оскорбления. Цвейфель и другие студенты начали обзывать Джона гомиком и Нэш-миком. "Когда Нэш признался в своей ориентации, - вспоминал Сигел, - ему пришлось несладко. Он изрядно натерпелся". Несомненно, Джону его новые прозвища казались оскорбительными, и его злость только увеличивалась.

Сокурсники издевались над ним, как могли. Сначала Ханс Вайнбергер и несколько других студентов взяли тумбочку и, используя ее в качестве тарана, вышибли дверь в комнату Нэша. В другой раз Цвейфель с друзьями, зная, что Нэш абсолютно не переносит табачного дыма, сконструировали хитрую штуковину, которая могла вобрать в себя дым из целой пачки сигарет, окружили комнату Нэша и начали через все щели задымлять его комнату. "Комната мгновенно наполнилась едким дымом, - вспоминал Цвейфель. - Нэш пришел в ярость. Он с криком выбежал из комнаты, схватил Джека [Уочтмана], кинул его на кровать, сорвал с него рубашку и начал колотить по спине. После этого он убежал из комнаты".

Нэш защищался, как мог. Он не был подкован в искусстве язвительных оскорблений, поэтому все это выглядело как-то очень по-детски. "Ты дурак!", - обычно кричал он. Нэш открыто выказывал презрение к студентам, которых он считал ниже соего интеллектуального уровня. "Он всех нас презирал, называя нас неучами", - вспоминал Сигел. По прошествии года, когда гений Нэша начали постепенно признавать, он начал устраивать посиделки в студенческом центре. Подобно волшебнику на арене, орудующему шпагами и саблями, Нэш сидел в кресле и предлагал любому присутствующему дать ему любую задачу. Решал он их мгновенно. Многие студенты использовали эти посиделки для решения своих домашних заданий. Нэш был изгоем, но это не мешало ему быть настоящей звездой.

***

Джон, нахмурившись, смотрел на свежее объявление, вывешенное на стенде возле факультета математики. Он долго стоял, как вкопанный, не веря тому, что не попал в пятерку лучших.

Все его надежды на мгновенную сиюминутную славу были разрушены. Традиционное соревнование среди математиков, носящее имя Уильяма Лоуэлла Патнэма из известной бостонской династии математиков, - это престижное ежегодное мероприятие для студентов со всей страны. В наши дни это соревнование привлекает внимание более двух тысяч соискателей. В марте 1947 года претендентов было всего 120. Но несмотря на относительно малое количество участников, первые места в этом соревновании служили своеобразным трамплином в карьере студентов и позволяли им на какое-то время оказаться в центре внимания математической общественности.

В то время, как, впрочем, и сейчас, конкурсантам предлагалось двенадцать задач и полчаса времени на каждую. Задачи всегда были невероятно сложными. Как тогда, так и сегодня средний балл из 120 возможных очков составлял ноль. Это означает, что как минимум половина участников не могла решить и одной задачи, несмотря на то, что большинство из них были выдвинуты на соревнование своими факультетами. Чтобы выиграть соревнование или оказаться в Топ-5 конкурсант должен был обладать невероятно быстрым и острым умом. Что касается денежных призов, в то время студенты, занявшие с первого по десятое место получали от двадцати до сорока долларов, а первые пять дополнительно получали от двухсот до четырехсот долларов, к тому же, они моментально становились знаменитостями в математическом мире и, по сути, гарантировали себе место в качестве аспирантов в лучших университетах страны. Разные университеты по-разному относились к результатам этого конкурса, но для поступления в Гарвард они имели огромное значение. В тот год руководство Гарварда пообещало полторы тысячи долларов одному из победителей конкурса Патнэма.

Нэш дважды принимал участие в этом соревновании - на первом и втором курсах обучения в Институте Карнеги. Со второй попытки он смог попасть в десятку лучших, но пятерка по-прежнему была для него закрыта. В 1946 году преподаватель математики по фамилии Московиц на своих уроках использовал задачи из конкурса Патнэма прошлых лет. Нэш запросто решал задачи, которые не могли решить остальные студенты и сам Московиц. Джон считал позорным то, что он так и не смог попасть в пятерку лучших, а Джордж Хинман смог.

Другой на месте Нэша не воспринял бы свои результаты как неудачу, особенно учитывая, что сначала он учился на химическом факультете, и только позже перешел в стан математиков. К тому же, все преподаватели хвалили его и прочили ему блестящее будущее. Но для 19-летнего юноши, который жил в постоянном конфликте со всеми своими сверстниками и коллегами, похвалы от Ричарда Даффина и Джона Синга были слишком слабым утешением. Нэш стремился к признанию своего таланта с точки зрения объективной реальности, без эмоциональных и субъективных примесей. "Он всегда хотел знать реальную оценку своих знаний, - вспоминал Гарольд Кун. - Для него было очень важно находиться в клубе лучших". Спустя десятилетия, когда Джон Нэш получил всемирное признание в виде Нобелевской премии, в своей краткой биографии лауреата он написал, что те неудачи в конкурсе Патнэма явились поворотным моментом в его академической карьере. Сегодня Нэш по-прежнему оценивает математиков словами: "Так-так, значит, он трижды выигрывал конкурс Патнэма..."

Осенью 1947 года на одном из занятий Ричард Даффин долго стоял у доски, нахмурив брови. Он был хорошо знаком с гильбертовыми пространствами, но к этой лекции он готовился второпях, и его же собственное доказательство завело его в тупик. Время шло, а преподаватель так и не мог продвинуться дальше.

Пятеро студентов выпускного класса начали нервничать. Ханс Вайнбергер, австриец по рождению, читал "Mathematische Grundlagen der Quantenmechanik" в оригинале и часто мог объяснить нюансы и тонкости из книги Джона фон Неймана, которую Даффин использовал в качестве учебного пособия. Но сейчас и он ничем не мог помочь. После нескольких минут гнетущего молчания все обернулись и посмотрели на нескладного юношу с последней парты, который неустанно ерзал на стуле. "Ну ладно, Джон, - сказал Даффин. - Иди к доске. Посмотрим, сможешь ли ты помочь нам выпутаться из этой ситуации". Нэш тут же подскочил и помчался к доске.

"Он был намного более одарен, чем все остальные студенты, - вспоминал Ботт. - Невероятно сложные задачи для него были чем-то естественным для понимания. Когда преподаватель запутывался в решении, Нэш всегда мог помочь. У него всегда были наготове отличные примеры и контрпримеры".

Незадолго до своей смерти в 1995 году Ричард Даффин сказал: "У меня была возможность говорить с Нэшем. После одного из занятий он завел разговор о теореме Брауэра о неподвижной точке. Он доказывал ее при помощи принципа противоречия. Даже не знаю, слышал ли он когда-нибудь о Брауэре..."

Нэш посещал курсы Даффина только в последний год своего обучения в Карнеги. К девятнадцати годам он приобрел стиль работы зрелого математика. "Он всегда старался упростить любую задачу до чего-то осязаемого, - вспоминал Ричард Даффин, - привести любое выражение к чему-то простому и знакомому. Он всегда тщательно изучал методику перед тем, как ее использовать, пытался решать более мелкие задачи, подставляя в них какие-то значения. Сриниваса Рамануджан в свое время говорил, что его доказательства диктуют ему духи, Пуанкаре заявлял, что вывел свою теорему, выходя из автобуса".

Нэш любил задачи общего характера. Он не был слишком успешен в решении мелких головоломок. "Он был своего рода мечтателем, витающим в облаках, - вспоминал Ботт. - Он мог думать часами. За этим процессом очень интересно было наблюдать. Другие в это время сидели, уткнувшись носом в книгу". Вайнбергер говорил о том, что Нэш знал гораздо больше, чем все его сокурсники. "Джон работал над такими вещами, - продолжал он, - которых мы даже не понимали. У него был невероятный запас знаний. Он знал теорию чисел в совершенстве!" "Его настоящей любовью были диофантовы уравнения, - вспоминал Сигел. - Никто из нас о них ничего не знал, но Нэш постоянно с ними работал".

Из этих студенческих историй понятно, что многие интересы Нэша - теория чисел, диофантовы уравнения, квантовая механика, теория относительности - зародились еще в ранние годы. Доподлинно неизвестно, изучал ли Нэш теорию игр в Институте Карнеги, сам он об этом никогда не говорил. Однако он посещал курс международной торговли - единственный непрофильный предмет по экономике. Именно на этих занятиях Нэш впервые начал задумываться о том, за что через многие десятилетия получил Нобелевскую премию.

К весне 1948 года, когда Джон уже заканчивал последний курс обучения в Институте Карнеги, он получил приглашение продолжить обучение от четырех крупнейших университетов страны - Гарварда, Принстона, Чикаго и Мичигана. Это был сложный, но необходимый для продолжения академической карьеры выбор.

Первым выбором Джона был Гарвард. Он всем говорил, что в Гарварде самый сильный математический факультет. Кроме того, его привлекала история и социальный статус этого бостонского заведения. В отличие от университетов Чикаго, Принстона и Мичигана, в которых были европейские факультеты, Гарвард славился своей национальной направленностью. В общем, Гарвардский университет был для Джона Нэша приоритетом номер один, ему очень хотелось стать его неотъемлемой частью.

Единственной проблемой было то, что Гарвард предложил Нэшу немного меньше денег, чем Принстон. Посчитав, что такая скупость явилась следствием его не слишком хороших результатов на конкурсе Патнэма, Нэш решил, что Гарвард не слишком жаждет видеть его в своих рядах. Это и явилось причиной его отказа. Спустя пятьдесят лет, в своей нобелевском автобиографическом очерке Нэш не забыл упомянуть об этом прохладном к себе отношении со стороны одного из лучших университетов страны: "На последнем курсе Института Карнеги мне поступили предложения продолжить обучение в Гарварде и Принстоне. Последний оказался более щедрым, не придав особого значения тому, что я ни разу не выигрывал конкурс Патнэма".

Принстон стремительно развивался. Начиная с 30-х годов двадцатого века этот университет собрал под своим крылом большинство талантливых студентов и аспирантов. При этом Принстон действовал более выборочно, принимая в свои ряды каждый год не более десяти тщательно отобранных стипендиатов. Для сравнения, Гарвард набирал ежегодно порядка двадцати пяти аспирантов. В Принстоне не смотрели на результаты стипендиатов в конкурсе Патнэма или других соревнованиях, им важно было лишь мнение видных и уважаемых математиков о кандидатах. И если уж Принстонский университет нацеливался на какого-то студента, они делали все возможное для того, чтобы его заполучить.

Даффин и Синг настаивали на том, чтобы Нэш выбрал именно Принстон. По их мнению, этот университет делал упор на изучение чистых наук и был полон специалистов по топологии, алгебре и теории чисел. Даффин считал, что Нэшу, как специалисту по чистой математике, по интересам и темпераменту больше подходит именно Принстон. "Я думал, что Нэш будет заниматься исключительно чистой математикой, - вспоминал Даффин. - В Принстоне работали лучшие специалисты по топологии, поэтому я и советовал ему именно Принстон". Единственное, что Джон знал о Принстонском университете, это то, что там преподавали Альберт Эйнштейн, Джон фон Нейман и еще несколько видных выходцев из Европы. Но в целом многоязычная математическая среда Принстона делала его в глазах Нэша второсортным учебным заведением.

Почувствовав нерешительность Нэша, председатель принстонского факультета математики Соломон Лефшец написал ему лично письмо с приглашением в Принстон и предложил ему хорошую стипендию и членство в обществе С. Кеннеди. Такое повышенное внимание окончательно убедило Джона. Стипендия размером $1,150 с лихвой покрывала расходы на обучение ($450) и проживание ($200), и еще оставалось на безбедную жизнь.

Для Нэша это имело решающее значение. Разницу в деньгах между Принстоном и Гарвардом нельзя было назвать гигантской, но, как и часто в будущем, даже небольшая разница в деньгах имела для Нэша серьезное значение. Было ясно, что повышенную стипендию, которую предложил ему Принстон, Нэш расценивал как лишнюю оценку своего таланта. Личное обращение Лефшеца и лестное указание на его молодой возраст тоже играли свою роль. Заключительным аккордом стала фраза Лефшеца: "Мы предпочитаем приглашать подающих надежды юных студентов, сознание которых открыто для новых идей".

Но в ту весну Джона Нэша беспокоил не только выбор университета для продолжения обучения. Чем ближе был выпуск, тем больше Джон переживал за свое будущее. Вторая мировая война только недавно закончилась, и он опасался, что США будут вовлечены в новый военный конфликт, и что ему придется идти служить в пехоту. Газеты, которые Джон регулярно читал, пестрили все новыми фактами - советские войска блокировали Берлин, американо-британские воздушные силы продолжают переброску войск, разгорается холодная война... Джон и думать не хотел о том, что в его будущее могут вмешаться силы, которые от него не зависят, и все время пытался защитить себя и свои планы от угрозы стороннего вмешательства.

Как же он обрадовался, когда Соломон Лефшец предложил ему поработать летом над научно-исследовательским проектом ВМС США. Проект, базировавшийся в Уайт Оук, штат Мэриленд, возглавлял бывший студент Лефшеца Клиффорд Амброуз Трусдел. В начале апреля Нэш написал Лефшецу следующее: "В случае, если США будут вовлечены в новый военный конфликт, думаю, я смогу принести больше пользы, работая над научно-исследовательским проектом, нежели воюя в пехоте. Полагаю, моя работа над данным проектом этим летом станет первым шагом на пути к этой возможности".

Несмотря на то, что Нэш не показывал признаков душевного страдания, все же волнение в период между окончанием Института Карнеги и поступлением в Принстон, ощущалось.

Уайт Оук находится в пригороде Вашингтона. В 50-е годы это была сырая заболоченная местность, в которой нередко можно было встретить енотов, опоссумов и змей. Группа математиков, занятых в проекте, наполовину состояла из американцев, работавших здесь с середины войны, оставшейся частью были немецкие военнопленные. Нэш снял у полицейского комнату в деловом районе Вашингтона и каждое утро добирался до места работы в компании двух немцев.

Джон с нетерпением ждал этой летней практики. Лефшец пообещал, что работа будет чисто математической. Трусдел - довольно толковый математик - хорошо справлялся с руководящей должностью и вдохновлял математиков на работу. Нэшу был, по сути, дан карт-бланш - никаких обязательств и инструкций. Единственное, что сказал Трусдел, это то, что он надеется, что Нэш до конца лета внесет посильный вклад в проект. Но у Джона ничего не получалось. К концу лета он не продвинулся ни в одной из задач, которые они с Трусделом обсуждали перед началом проекта. По окончании работы он был вынужден извиниться перед Трусделом за потраченное зря время.

Большую часть времени Нэш бесцельно прогуливался по округе, погруженный в свои мысли. Шарлотта Трусдел - жена и помощница Клиффорда - вспоминала, что Нэш выглядел очень юным, "как шестнадцатилетний мальчишка", и почти ни с кем не общался. Однажды Шарлотта спросила его, о чем он думает, на что он, в свою очередь, спросил ее, не кажется ли ей, что было бы прикольно подложить его коллегам-математикам на рабочие кресла змей. "Он этого не сделал, - вспоминала Шарлотта, - но он действительно об этом думал".


Глава Третья. Принстон. Центр вселенной (осень 1948)

"...причудливая и чопорная деревня..." - Альберт Эйнштейн
"...математический центр вселенной..." - Харальд Бор

Джон Нэш прибыл в Принстон, Нью-Джерси, в самом начале сентября 1948 года, аккурат в День труда и период выборов Президента США. Ему было всего двадцать...